Ты помнишь?

                                   И внезапно обретая черты,
                                   Шепелявит озорной шепоток:
                                   Пять – тринадцать – сорок три, это ты?
                                   Ровно в восемь приходи на каток!

Я знаю эту женщину давно. Нет, я знал ее давно. И знаю, что ее давно нет. Но иногда она приходит в мой дом через запертую дверь, привычно бросает на шляпницу пестрый беретик, скидывает пальтишко, которое, верно, давно уже истлело на свалке, и проходит, не разуваясь, ко мне, чтобы чмокнуть меня в щеку прозрачными губами. Ей по-прежнему двадцать: серебристый отлив ее льняных волос – не седина, а природный оттенок. Я снова и снова пытаюсь вглядеться в ее лицо, думая хотя бы теперь увидеть на дне юных зелено-карих глаз предвестие скорой судьбы. Но она беспечна и радостна… или, может, чересчур беспечна? Может быть, матовый румянец на ее щеках слишком ярок? Или он и всегда бывал таким, когда она приходила с холодной улицы в дом?

¬	– Как дела?
– Ничего, все в порядке.
– Я опять с мамой поругалась.
– Почему?
	Отвернувшись, она подходит к окну, ее замшевые туфельки скользят над паркетом, 
как прошлогодние листья на ветру. Видение вскидывает голову, отбрасывая светлые локоны на стройные плечи, прикрытые серым осенним жакетом.

– Да ну ее. Все глупости.

– Ты голодный?
– Нет, спасибо, отдохни лучше.
Я отодвигаю стул (каким шумным, грубым кажется любой звук нашего мира рядом с тем дуновением прошлого, что никак не покинет мой дом, заблудившись между прихожей и кабинетом), и встаю, протягивая ей руку.
Она тянется ко мне для объятия, но ее загорелые ладони проходят сквозь мое тело. Интересно, как бы она стала готовить еду?

– Тема, я люблю тебя.

Я знаю, что надо ответить «я тоже люблю тебя», но губы мои не смеют этого произнести, поэтому я только провожу рукой по ее волосам. Она молчит, опустив голову, глядя на свои колени, и перебирает пальцами, словно по невидимым клавишам. Не должен ли я разорвать эту затянувшуюся паузу? Я не знаю, что сказать ее тени. Разве это вернет ушедшие годы, разве излечит раны моего сердца и освободит ее беспокойную душу? Но если и так – я не решаюсь произнести ни слова.
Она садится на обшарпанный диван, поджав ноги и складывая руки на груди. Эта закрытая поза – признак страха? Или она всегда сидела так? Это было слишком давно. Я слишком мало ее знал. 
Вдруг (каждый раз – неожиданно) она поднимает голову. Глаза, будто тронутые ржавчиной, озорно прищурены, на лице улыбка, за которой, верно, прячется отчаяние, но мне его уже не разглядеть.

– Темка, давай поженимся, а?

У меня снова пересыхает в горле. Зачем она говорит мне это? Она шутит? Я снова и снова объясняю, что мне уже за сорок, ее давно нет в живых, у меня было много женщин с того дня, как она умерла, это ни к чему и лучше бы нам оставить все как есть. Она смеется высоким, нервным смешком: не хочешь – как хочешь, снова обнимает меня и уходит.

Я знаю, что будет дальше: визг тормозов за окном, женские крики. Я бросаюсь к окну, на улице будничная суета, люди спешат по делам, никому из них нет дела до женщины, которая лежала на дороге много лет назад. 

Она приходит несколько раз в месяц, иногда чаще, иногда реже, но я никогда не могу точно предсказать ее появление. Я до сих пор не женился, и вряд ли женюсь – визиты моей странной гостьи едва ли совместимы с размеренной семейной жизнью. Женщины начинают сторониться меня, когда узнают о моей привычке говорить с мертвецами. Друг посоветовал мне хорошего врача: я послал их обоих к черту. Я думал переехать – но что-то держит меня в этой старой квартирке, которая помнит мою юность. 

Может быть, хоть я и боюсь признаться в этом ей, да и себе самому, я все еще люблю  ее. Может быть, мне нужно было провести всю жизнь бок о бок с той давней любовью юных лет… но этот путь закрыт для нас, и мосты сожжены. Тогда зачем она приходит снова и снова? Эта женщина и при жизни была для меня загадкой, а теперь ее не разгадать вовек. Зачем она просит невозможного, окатывая меня мертвенным холодом своих объятий? Зачем в ее болотно-ржавых глазах вечный вопрос? Кажется, я скоро узнаю ответ, и он будет страшнее неведения…