Начало сентября, вечер. Это последний, одиннадцатичасовой рейс. Дорога свободна, пассажиров практически нет, и главная задача — не уснуть. Для этого, как известно, нужно иногда перебираться с одной полосы на другую и переключать радио с новостей на музыку и обратно. Правда, с приёмником сегодня беда, ничего не слышно из-за помех. День был пасмурный, ветреный, синоптики обещали дождь, но он так и не начался. Привычными движениями выруливаю на Кольцевую, в этот момент небо освещает первая вспышка.
В салоне — никого, все уже вышли. В такое время приличные люди ложатся спать, а моя задача — подбирать бедолаг, застигнутых темнотой вдали от мнимого уюта спальных районов, и везти их к метро. Сбавляю скорость, забираю правее. Ледяной ветер врывается в форточку.
Новая вспышка, и в её мрачном красноватом отсвете я вижу остановку. Радио, недавно совсем замолчавшее, а потому забытое, снова разражается треском. От тёмного пятна навеса отделяется тёмное пятно поменьше, фары выхватывают из густого зернистого сумрака фигуру мужчины в строгом пальто и надвинутой на лоб шляпе, в левой руке он держит неопределённых размеров саквояж, правой обращает моё внимание на необходимость подобрать его и доставить по назначению. Сидя в освещённой кабине, я перед ним как на ладони. Его не терпящий возражений жест кажется весьма персональным, обращённым именно ко мне, а не к абстрактному безликому водителю. Торможу, открываю двери. Медленно и совершенно беззвучно он вплывает внутрь автобуса. То ли обернувшись, то ли мельком взглянув в зеркало, я замечаю тугие чёрные перчатки, обтягивающие ладони моего последнего пассажира. Словно в полусне вдавливаю в пол педаль, машина трясётся и стремглав бросается в темноту.
Кольцевая широко разинула свою чёрную пасть, и только лобовое стекло защищает меня от её смердящего дыхания. Ближний свет то и дело выхватывает из аморфного ночного чрева проносящиеся мимо автомобили, небо плотно затянуто тучами, зарницы, одна за другой, прорезают его мертвенными сполохами.
Украдкой наблюдаю за ним, сидящим там, где его лучше всего видно в зеркало. Зловещим в своей плавности движением он ставит саквояж на сиденье, достаёт из его недр сложенную пополам газету и начинает читать. Страницы целиком скрывают лицо, которое я так и не разглядел. Мной овладевает стойкое чувство, будто сквозь бумагу он наблюдает за мной, контролируя мои действия и читая мысли. В этот момент звучит первый громовой раскат, поверхность зеркала трясётся, свет в салоне мигает.
Пытаюсь не потерять управление, руки и ноги словно одеревенели. Следующий взгляд — он сидит в той же позе, раздвигая пространство салона, остальные незанятые места кажутся далёкими, существующими в другом, недосягаемом отныне измерении. Чтобы отвлечься, всматриваюсь в дорогу, но больше не узнаю её. На месте обочины и разделительных бетонных заграждений — высокая металлическая решётка, какой бывают огорожены заповедники и кладбища, за ней — кряжистые силуэты деревьев, едва различимый свет пробивается спереди. Неизменной осталась лишь разметка, и я пытаюсь ухватиться за неё, как за последний островок реальности. Гром гремит уже совсем близко, эхом разносясь по окрестностям этой адской магистрали. Тут же раздаётся сигнал остановки. Неизвестный в перчатках стоит у меня за спиной, готовясь к выходу. Сквозь отверстия в пластике, которым отгорожена кабина, я чувствую его дыхание — одновременно холодное и обжигающее, как ледяной ветер, бушующий снаружи.
Ограда справа от дороги обрывается. На открывшемся пустыре высится изящная беседка из кованого чугуна. Повинуясь полученному приказу, моя нога давит на тормоз, и автобус мягко останавливается, будто движется под водой. Чёрная фигура отделяется от подножки, неспешно, по-кошачьи ступает на металлический пол. В эту минуту я вдруг со всей ясностью осознаю, что сейчас мой пассажир обернётся и посмотрит мне в лицо, и что этого мне уже не пережить. Борясь за каждое движение, закрываю двери и трогаюсь с места. Небывало яркая молния освещает всё вокруг, и я вижу как ограда, беседка, деревья и пейзажи по левую сторону дороги, настолько отвратительные и вместе с тем завораживающие, что описать их практически невозможно, начинают бледнеть и колыхаться, как плохо нарисованные декорации, раздаётся новый ужасающий раскат, и лавина дождя обрушивается с небес, скрывая и смывая всё, что остаётся позади.
Свет фар вдруг становится уверенней и ярче, мимо проносится первый за долгое (очень долгое) время грузовик, и я, стараясь не оглядываться назад, туда, где во мраке таится мой пассажир, не успевший расплатиться за проезд, прибавляю газа.